Великая Отечественная:
взгляд из XXI века

Справа из-за сугроба подымается белая фигура в развевающемся маскхалате. Кажется, она не идет, а сказочно летит по полю; следом — еще пятеро, за ними — взвод, рота. На ходу, стреляя из автоматов, с криками «ура» люди бросаются на вражескую цепь. В рядах врага замешательство.

Еще миг — на немцев набрасываются автоматчики во главе с Маликом.

— Это Габдуллин! — восклицает, преодолевая боль, раненый Гусев и, прислонившись к стене, медленно сползает.

Я приподнимаю его голову.

— Молодцы... — бледный, с гримасой страдания шепчет Гусев.

И вот наши другие молчавшие траншеи тоже заговорили.

— Что там? — волнуется Гусев.

Я помогаю ему опереться на мое плечо. В прорезь сруба мы видим, как мечется встреченная в лицо огнем, схваченная клещами контратакующих, немецкая цепь.

— Слав...те! — вздыхает с трудом Гусев.

Немцы спешат повернуть назад. Их настигают наши пули, немцы падают спиной к нам, лицом зарываясь в снег.

— Хо-ро-шо... — окончательно обессилев, произносит Гусев и опускает голову.

— Что с вами? Куда вас ранило?

Он молчит. Подбегает Синченко, вдвоем мы осторожно укладываем раненого на солому в углу сарая. Он тяжело стонет. Я расстегиваю ворот его полушубка и замечаю на гимнастерке значок депутата Верховного Совета РСФСР. Пальцы у меня в крови, по-видимому, у него сквозное ранение. Подоспевший санитар делает перевязку. Гусев приходит в чувство.

— Выпейте, товарищ старший батальонный комиссар, — говорит Синченко, протягивая флягу. — Спирт.

Гусева положили на носилки. Мы с Мухаммедьяровым подошли к нему попрощаться.

— У меня просьба к вам, товарищи, — говорит он. — Не надо ругать командиров и бойцов, что растерялись вначале. Габдуллина — на Героя. Это мое мнение...

Мы отправляем комиссара на крестьянских санях, накрыв его теплым тулупом.

Представить на Героя... А жив ли наш политрук — Малик Габдуллин?