Великая Отечественная:
взгляд из XXI века

По дороге в деревню Матренино я встретился с командиром первой роты Филимоновым, поговорил с ним и лишь с наступлением темноты добрался до лежащих у шоссе Горюнов.

Когда целый день пробудешь на морозе и войдешь в теплую комнату, щеки и губы начинают до боли гореть, всего тебя одолевает усталость, ты не в силах поднять отяжелевших век, клонит ко сну. Но обстановка требует бодрости, собранности, бдительности. Какой может быть сон, когда на душе неспокойно?!

— Только что прибыла третья рота. Танкову разъяснил, где и как располагаться, — доложил Рахимов, входя в комнату.

Я подробно сообщил ему о положении дел в первой и второй ротах, показав на карте их позиции, затем дал указания, как держать с ними связь, а также по другим вопросам, и вышел с Бозжановым на улицу.

Тишина. Темная ночь. Все вокруг покрыто снегом. Лес погружен в безмолвие. Лента дороги тянется, словно новая тесьма на ткацком станке: прямая, без изгибов. По сторонам дороги темнеют избы. Ни звука. Подошел лейтенант Танков. Втроем обошли деревню дважды. Утомленные бойцы, постелив в окопах солому, лежат, тесно прижавшись друг к другу; некоторые крепко спят. Лишь дежурные стоят на своих постах, пританцовывая от мороза.

— Я разрешил ребятам малость передохнуть, — доложил мне Танков.

— Это хорошо, пусть вздремнут. Вы успели засветло ознакомиться с местностью, продумали, как организовать оборону? — спросил я лейтенанта.

Танков начал подробно докладывать, кто, где и как должен обороняться. Я выслушал его молча. Что я мог увидеть в непроглядной тьме ночи, что мог исправить.

— Хорошо, утром будет видно. Занимайтесь своими делами, — отпустил я Танкова, и мы вернулись в штаб.

Аккуратный Рахимов уже подготовил всю необходимую документацию.

— Для связи со второй ротой, кроме телефона, выделил двух конных и двух пеших связных. А с первой наладить такую связь или же штаб разместится в Матренине? — спросил меня старший адъютант.


— Штаб останется здесь. Хотя Матренино находится в центре нашей обороны, по-моему, в данной обстановке будет вернее расположиться нам здесь.

— Да, аксакал, самое интересное развернется здесь, на шоссе, — вставил неугомонный Джалмухаммет.

— Ты прав, и потому два «максима», и пушки оставьте здесь, — ответил я, просматривая бумаги.


— Разрешите? — ворвался кто-то.

Я пытался разглядеть вошедшего при тусклом свете свечи. Это был рыжий, курносый коротыш, большеротый, толстогубый, с крупными зубами и маленькими юркими глазами. Он был в поношенной стеганой телогрейке, туго перетянутой широким желтым ремнем.

— Товарищ старший лейтенант, команда истребителей танков в двадцать пять человек прибыла в ваше распоряжение. Лейтенант Угрюмов! — отчеканил он, представляясь по уставу.

Мы невольно улыбнулись, глядя на этого расторопного командира.

— Присаживайся, — указал я на стул перед собой. — Ну, батыр, докладывай, какое у тебя противотанковое вооружение.

Угрюмов сразу притих, даже вспотел от смущения.

— Гранаты... с десяток бутылок...

Все присутствующие засмеялись.

— И это все? Жидковато для танков-то!

— В общем, нас послали к вам... Мы справимся о танками и с пехотой... Посылайте нас по обстановке, — заговорил он гордо, защищая уязвленное самолюбие. — Мои ребята — исправные бойцы, не подведут. Я верю в них, товарищ комбат.

— Это хорошо. Если и солдаты верят в своего командира, что может быть лучше! Вера в человека — самое дорогое, самое ценное...

— И они мне верят, товарищ комбат, спросите вот у политрука, — прервал меня Угрюмов.

Стоявший в углу молодой парень улыбнулся, словно говоря: «Разумеется», и с любовью посмотрел на лейтенанта. Встретившись со мной глазами, он спохватился и, козырнув, представился:

— Политрук Георгиев.

— Хорошо. Подождите немного, мне нужно посмотреть эти бумаги, а потом поговорим.